Бликами грязными лица рисуются в тусклом мерцании света. Клубнем слилися с трепьями грязными. Льется гундосо жаргон, как гной сифилитика клейкий, ЗЛОВОННЫЙ..Жизнью особой клокочет чайнушка Хитровская. За одним из столов угрюмые и пьяные лица барыг и дешевыми красками лица их дам-проституток. — Эй, „малахольный барин“, поди-ка сюда, тисни про «юр» нам, заправь гондольеру! Услужливо „песельник“ скинул шинель, грязными клочьями тело сквозь рвань засветило. Румянцев дом вы знаете, Наверное, друзья. И часто там бываете, Вываю там ян Я. Там много люду разного

Оборванного, гвязного. Когда-то там скитались и княЗьЯ. —

ХрИПОМ голоса застуженного выводит ‹малахольный барин›.

Вренчит балалайка, притоптывают ноги закоченелые. ;

Все громче гуденье чайнушки, все гуще туман над столами, все ПЬЯНЕЙ‚ все озорнее люди.

— Эй „барин“, на пирог!—окликает малый с лукавым лицом.

"Гянется за куском „барин“ голодный.

Резкой толчек,—летит он к стене.

— Куда лезешь, сволочь, я сам пироги хорошо ем.

Дружным хохотом охальным встречена шутка.

Надоели заказчикам песни знакомые— пара монет загремела в руке „песельника“.

‘Горячий чай с баранками или порошок?

Вот вопрос сложнее, чем жизнь!

Нет,—-порошек лучше!..

Дрожа и кутаясь в шинелку, бежит посиневший „барин“: через темный, зловещий дом Орловки, забирая худыми:ботинками снег, как огонь горячий.

58

Вежит к тете 'Гане за забвеньем, за белыми кристаллами в лощеной бумажке...

Мрачный номер, вонючий.

Темные полувековые нары, тряпьем.

Сколько горя и болезней грязных отрепьях!

В углу за розовой, ситцевой занавеской высокая в рост человека постель тети Тани. Пуховые подушки. В изголовьи божья матерь с лампадой.

Дрожащими руками взял ‹барин» порошок драгоценный, ла еще прикрикнула тетя Таня, наморщив высокий лоб над хилцным Нносом и умными, злыми глазами:

— Ты что-же долго не несешь?, все завтра, да завтра! вот, погоди, я с тобой по другому \сочтусь! `Да ты не устраивайся, все равно выгоню!..

Страшно, больно идти на улицу, где стужа и вьюга.

Присел зарядить «втихую» у печки, незамеченным сладко пригрелся, уснул...

Просвулся внезапно от шума.

В сумраке номера незнакомка какая-то. Из под шляпы широкой алые губы ‘накрашенные и чернью глаза. Белые боты, пальто опушенное мехом.

— Из города за товаром,-—подсказывает смутное полусознание. ъ

Целует тетя Тавя незнакомку, Лелей называет, на постель предлагает присесть.

Берет незнакомка груду порошков, сложенных по пять, достает из-за чулка, высоко задрав - модную кбку, пачку бумажек шуршащих и еще пачка там остается.

Встает перед глазами номер такой-же, занюханный «Петька Губа», Лелька побитая, жалкая, где-то за лечкой рыдает...

заваленные вшивымМ

человеческих в Ээтих



59